Есть вещи от которых хочется сбежать.
Есть состояния по выходе из которых хочется убрать всех свидетелей.
*
Читаю «Хроники заводной птицы» часть 2 «Вещая птица» Х.Мураками, момент когда Тора Окада спускается в высохший колодец чтобы подумать…
Возникает вопрос доверия…
Я винил бы себя в первую очередь в том, что не предусмотрел самостоятельного способа выбраться из колодца, не просчитал все возможные варианты…
С другой стороны случай - вещь не поддающаяся планированию с позиций того с кем он случается (или это уже не случай)… но ведь случайностей не бывает, это творчество Кармы ( Бога, Абсолюта, как не называй).
Жёсткое планирование в чем-то недоверие к богу, в чем-то попытка убить будущее, затолкав его в нетворческую привычку…
Доверие в той или иной форме и смирение лежит, как это не странно звучит, в основе осознанного риска (в прочем смирение только в основе осознанного).
*
Ощущение нереальности.
Я смотрю на текст – книга, белые листы гладкие на ощупь с ровными рядами букв, не крупных, не мелких…. Чтение, перед глазами призрачный мир всегда в чем-то додуманный, устроенный и собранный по собственному вкусу , всегда в чём-то только для того, кто читает, о чём бы не было написано.
Поднимаю глаза, электричку чуть трясет, за окном перроны, люди, дроги, деревья, поля, закат, облака, глубина, цвета, перспектива, ветерок из открытого окна, чуть прохладный, уже не летний, запахи саляры, криазота, влажной травы, копчёной рыбы…. люди в вагоне. Людей передать не могу, они не меньше чем я и много больше, чем я могу передать….
Параллельность…
Смотрю через диалоги героев интерьер их дома через их чувства на вагон, иллюзия…. А что реально в тексте? Вероятно автор и ощущение этого момента передачи воспроизведения через себя, в сущности «не настоящего» иллюзорного мира книги, реальность именно этого момента в существовании любого текста, ну и память, затем память, в которой часто прочитанное и пережитое меняются местами.
*
перфекционизм №1
Когда хочешь что-либо сделать, мир вокруг замерзает и остывает, а намерение что-то сделать, на глазах покрывается иголочками инея. Сотнями колючих мелочей выстраивающихся в морозные узоры уходящие в прошлое, узоры не сделанного и должного…
Зажмуриваешься и с криком, который должен испугать собственный страх начинаешь движение… стряхиваешь этот иней с меча. Если смотреть на иней чуть дольше, чем следует, намерение ломается при ударе как лёд. Тихо только падает снег, рядом ни души, всегда ни души в этот самый момент.
Берёшь новый меч в замен сломанного и дожидаешься пока мир снова придёт в то место где будет дозволено начать или попытаться продолжить.
*
Бомжики и панки№1
По пути на Горбушку между Филями и Багратионовской в вагон вошел человек.
Коротко стриженый панк с прядью фиолетовых волос в потёртой заклёпанной кожанке, в руках у него был недешёвый аккордеон. Лицо его худое с блаародным профилем, тонкими чертами и тем особенным оттенком восковой прозрачности, который бывает у многих употребляющих внутривенно.
Чуть пошатываясь с глазами, устремлёнными вдаль и гордо, с некоторым изысканным безразлично-отстранённым истинно панковским достоинством он пел романсы Вертинского не фальшивя с приятной интонацией человека только что срубившего косяк, (передать трудно но это нечто!)….
Богема, проникновенная эстетика б**.